Читаем без скачивания Ремонт человеков[Иллюзии любви и смерти] - Катя Ткаченко

Он повернулся и вышел с кухни — переодеваться и приводить себя в порядок.

А я начала приводить в порядок кухню, засунула кролика размораживаться в микроволновку и стала затирать пол.

Убирать осколки кофейника, вытирать пятна от кофе.

Я ползала на карачках по полу, ревела и думала о том, что было бы, если бы я не промахнулась.

Сейчас я об этом не думаю, я просто курю и отчего–то вспоминаю распластанную на асфальте бабочку.

Я видела ее днем, интересно, что она делает сейчас.

И кто ее нарисовал, хотя, впрочем, какое мне до этого дело?

Мы опять поворачиваем, осталось ехать совсем немного.

В Новый год мы сидели за угловым столиком, возле окна.

На столе в ведерке было шампанское, которое мы так и не допили.

Я предпочла вино, он — как обычно — виски.

Но сегодня мне пить совсем не хочется, мне требуется трезвая голова.

Моя голова должна быть трезвой.

Я попрошу, чтобы он заказал побольше воды.

И потащу его танцевать, мне надо почувствовать на себе его руки.

Как они обнимают меня, как они поглаживают в танце мою спину.

Ласково пробегая по ней пальцами.

По коже бегут мурашки и набухают соски.

Я ничего не могу поделать с тем, что мне его хочется.

Что я его люблю и что я готова грызть за него глотки.

Кому угодно, даже тому, кто может быть моим отцом.

Пусть он и в кресле–каталке, но я не посмотрю на то, что он болен.

Я выгну спину и приготовлюсь к прыжку.

Выжду удобный момент и прыгну.

Вцеплюсь ему в горло, он вывалиться из своего кресла и рухнет на пол.

А я буду кромсать его горло, пока кровь не затопит все вокруг.

Пусть даже он на самом деле мой отец.

А под что мы будем танцевать — я знаю.

Я это помню.

Мне это очень понравилось в Новый год.

Когда остался один пианист и начал играть что–то медленное.

И не громкое.

Ни саксофона, ни барабанов, ни контрабаса.

Пианист играл что–то медленное, мы танцевали, пальцы ласково порхали по моей спине.

Прогулка хамелеона по разноцветному коврику.

У хамелеона очень длинный язык, интересно, какое может быть ощущение, когда он пробегает по твоей голой спине?

Полизывая ее, пытаясь поудобнее пристроиться, чтобы потом — резкое движение и вот тебя уже едят.

Моя спина съедена хамелеоном, но мне было приятно.

Когда мы танцевали и я чувствовала, как вначале стали пробегать мурашки, а потом затвердели соски.

И между ног стало влажно, я потекла.

Течная сука, которая никак не может забеременеть.

Хотя врачи говорят, что может, дело не во мне, а в нем, но не исключено, что и в нас обоих.

Вот только сейчас я не знаю, хочу я забеременеть или нет.

Я слишком боюсь того, что будет.

Я боюсь этого вечера в ресторане, он даже не догадывается, как я этого боюсь.

Если бы это случилось еще два дня назад, то все было бы по другому.

Когда ты не знаешь, то тебе легче.

Два дня назад я почти ничего не знала.

Кроме одного: может быть, он хочет меня убить.

А сейчас я знаю больше, намного больше.

Подглядывающая, вынюхивающая, выискивающая.

Пытающаяся узнать правду.

А это — самое мерзкое, что может быть на свете.

Узнанная правда выела из меня внутренности.

У меня больше нет сердца, от меня осталась лишь одна оболочка.

Что–то в коже.

Сноп сухой соломы, который любой может поджечь, стоит только поднести зажигалку или чиркнуть спичкой.

И я заполыхаю, а потом рухну на землю и мои останки будут догорать.

Надеюсь, что не долго.

Хотя это больно, это очень больно и мне не выдержать.

Я буду кричать, я буду просить помощи.

Чтобы меня спасли, чтобы я осталась жить.

Мы уже подъезжаем, уже видна вывеска.

Хамелеон опять перекрасился, теперь он точь–в–точь мой муж.

Он даже не переоделся, воротник рубашки уже потерял утреннюю свежесть.

И лицо усталое, он так и объяснил — был тяжелый день.

И пахнет он так же, как утром, хотя мог успеть принять душ, переодеться и взбрызнуть себя чем–то другим.

Более вечерним.

Но он не успевал.

Я сделала вид, что поверила.

Я сегодня весь день делаю вид.

И весь оставшийся вечер мне придется заниматься тем же.

И я не буду пить.

Подглядывающая не может пить, как не могут этого ни подслушивающая, ни вынюхивающая.

Шофер тормозит, он расплачивается и мы выходим.

Я кутаюсь в плащ — слишком порывистый холодный ветер, хотя снег давно перестал идти, дождя тоже нет и видно, как сквозь большую прореху в самом центре затянутого тучами неба жизнерадостно льется желтый свет еще не совсем полной луны.

У входа в ресторан странный затор, я присматриваюсь и вижу, что это высокая женщина с рыжими волосами вкатывает в холл укутанного в пальто человека, сидящего в элегантном кресле–каталке с поблескивающими то ли в отсветах лунного света, то ли просто — в свете уютно горящей в темноте ресторанной вывески, никелированными спицами на колесах.

Майя вкатывает в холл моего отца.

Я ничуть не сомневаюсь, что это именно они!

— Идем! — говорит мне муж, придерживая тяжелую входную дверь.

20

Меню в джазовом ресторанчике. Джазовое меню. Меню, полное джаза. Смешные мужчины, склонившиеся над столом. Они священнодействуют. Уже давно — минут десять, а то и пятнадцать. Когда мы вошли, то холл был пуст. Я посмотрела на себя в зеркало. Спина высокой женщины удалялась вглубь зала. За мной: я смотрела на себя и видела, как за моей спиной удаляется другая спина. Спина к спине. Спиной к спине. Я — пониже, она — повыше. И я вдруг перестала бояться. Мне стало смешно. Смешно и легко. Я была готова подпрыгнуть и полететь. Над столиками, над стульями, над накрахмаленными салфетками и чистыми приборами. И приборами грязными. Над ними я тоже могла пролететь, паря под потолком, невидимая женщина, женщина без крыльев. Летящая без крыльев, просто летящая, парящая, женщина в воздухе, женщина из воздуха.

— Что с тобой? — спросил он.

Я улыбнулась, мне не хотелось ничего говорить.

Что–то должно было произойти. Я это знала, я это чувствовала.

Иначе он бы не повез меня ужинать.

И знакомить.

Вот за тем столиком это произойдет — в дальнем углу, он стоит чуть на отшибе, за фонтаном.

Тем самым фонтаном, струи которого падают в бассейн, в котором плавают разноцветные рыбки.

Тот самый бассейн, в который рухнула подвыпившая дамочка в Новый год.

Прошлый Новый год, если меня не убьют, то я доживу до будущего.

Он пропускает меня вперед, я вхожу в зал.

Я знаю, куда идти.

Он не знает, что я это знаю.

Он думает, что я в полном неведении, в неизвестности. Что я просто тупая простофиля.

Но я знаю, что идти надо в тот дальний угол, где у столика сидят мужчина в кресле–каталке, а рядом с ним высокая рыжеволосая женщина в вечернем платье с длинными рукавами и глухим воротом, закрывающим шею.

Дома она ходит в свитере. В ресторан надела платье с глухим воротом. Я иду прямо к этому столику. Он идет за мной. Он ничего не спрашивает, он просто удивляется тому, что я иду так уверенно. Надо остановиться и посмотреть по сторонам. Поозираться. Поглядеть. Позырить. Я останавливаюсь и начинаю тупо оглядываться. Я делаю вид, что не знаю, куда мне идти дальше. Пустых столиков много, намного больше, чем занятых. Если бы моя воля, то я бы села у фонтана, хотя иногда на тебя попадают капли воды. Но это бывает даже приятно. И смешно. Они попадают на тебя и щекочут. И ты смеешься. Мне понравился этот ресторанчик еще в тот раз. Тут уютно и хорошая музыка. И вкусно готовят. Хотя еда — это по их части. По мужской. Это они выбирают еду, это они ее заказывают. А когда предлагают выбрать тебе, то начинают советовать. Им кажется, что ты не понимаешь. Не разбираешься. Что ты тупа и глупа, в этом их главная беда — они нас недооценивают.

Страх, ярость, гнев, раздражение.

Все это осталось за входными дверями.

Я чувствую кураж, мне хватило один раз посмотреть на себя в зеркало, чтобы понять — я сегодня красива.

Не просто хорошо выгляжу, а именно красива.

У меня блестят глаза и у меня влажные губы.

Ярко накрашенные и все равно влажные.

Губы, которые могут целовать.

И делать еще разные вещи.

Если, конечно, захотят.

— Сюда, — говорит он и показывает мне на тот самый угловой столик.

— Это твои друзья? — невинно спрашиваю я.

— Да, — отвечает он как–то глухо и может быть даже стеснительно, — сейчас я вас познакомлю.

Вас. То есть, нас. Меня и их, хотя можно и не знакомить. По крайней мере, с мужчиной. Я знаю, как его зовут и я знаю то, что — вполне возможно — он мой отец. И что у него нетрадиционная ориентация. Мне нравится эта фраза, она какая–то правильная и корректная. Она звучит лучше, чем, к примеру, он — гомосексуалист. Или: он — гей. Это уж совсем глупо. Гей. Как–то обидно и поверхностно. Если бы я была геем и мне сказали, что я — гей, то я бы обиделась. А вот «нетрадиционная ориентация» — это звучит. Еще можно сказать — «другая», другая ориентация. Не то, чтобы правильная или неправильная, а просто — другая. Он — другой. Они — другие. Мой муж тоже с другой ориентацией. И у моего отца другая ориентация. А я дура, что вляпалась во все это. Нашла отца и оказалось, что могла бы и не искать.